Джеймс Купер - Сатанстое [Чертов палец]

Там, внизу, в долине, где были постройки колонистов, виднелось двенадцать или пятнадцать догорающих костров — это были хижины поселенцев или их риги и амбары. Но главное здание, то есть сама цитадель, ничуть не пострадала; она стояла, грозная и мрачная, и так как не имела окон снаружи, то в одной из бойниц виднелся только один очень слабый огонек, поданный, вероятно, в качестве сигнала. И в самом здании, и кругом царила полная тишина; позади меня, там, в овраге, и за ним, в долине, тоже все было спокойно, но в этом спокойствии было что-то жуткое.

Оставаться дольше на этой возвышенности было невозможно, и я решил бежать со всех ног к воротам. Двумя прыжками я выбрался на равнину и увидел, что впереди меня бежали еще двое, из которых один как будто крепко вцепился в другого и держал его.

Так как оба направлялись к дому, то я окликнул: «Кто идет? «

— Ах, Корни, это вы! Ну, слава Богу! Вы как раз вовремя, чтобы помочь мне тащить этого гурона; я изловил его, обезоружил и взял в плен, но он упирается так, что мочи моей нет. Подсобите мне пинками или кулаками, как хотите!

Но я слишком хорошо помнил мстительность индейцев, чтобы решиться на подобные меры, и потому просто схватил пленника за руку повыше локтя и стал тащить и толкать вперед. Вскоре мы добрались до ворот, которые тотчас же отворились, и мы были встречены самим хозяином и десятком вооруженных слуг.

Выстрелы привлекли внимание Германа Мордаунта, и он понял, что, значит, мы идем, и стоял все время у ворот наготове, чтобы впустить нас, как только мы к ним подойдем. Все мы добежали до ворот почти одновременно. Благодаря тому что нападение было произведено нами так неожиданно, мы успели укрыться в цитадели. А когда ворота форта Равенснест закрылись за нами, всякая немедленная опасность для нас миновала.

Нас ввели в большую, хорошо освещенную комнату, где мы встретили прелестную хозяйку Аннеке и ее подругу; обе они испытали мучительную тревогу, ожидая нас, но теперь, при виде нас здоровыми и невредимыми, заплаканные глаза их светились радостью, а уста улыбались счастливой улыбкой. Глядя на них, отвечая на их расспросы, мы на мгновение забыли целый мир. Но вот вошел Герман Мордаунт, видимо встревоженный, и сказал:

— Мы забаррикадировали ворота и только теперь спохватились, что еще не все ваши добрались до нас. Я не вижу ни Траверса, ни его помощников, ни наших обоих охотников. Не остались же они там, в лесу?

Никто из нас не решился дать ответ, но, вероятно, Герман Мордаунт прочел его на наших лицах, потому что тотчас же воскликнул:

— Не может быть! Как, неужели все?

— Все, мистер Мордаунт, все, и даже мой бедный негр Петер, — сказал Гурт. — Вероятно, застигнутые врасплох, все они были умерщвлены в наше отсутствие!

Обе девушки на минуту закрыли лицо руками, и мне показалось, что побледневшие губы Аннеке шептали молитву. Мистер Мордаунт только вздохнул и некоторое время молча шагал по комнате, а затем, сделав над собой усилие, чтобы казаться спокойным, произнес:

— Благодарение Богу, мистер Бельстрод вчера благополучно прибыл сюда; он очень желал вас всех видеть, как только вы будете здесь! Если хотите, я проведу вас к нему!

Мы, конечно, обрадовались, и нас проводили в комнату Бельстрода; майор принял нас в высшей степени сердечно, много говорил о печальном исходе кампании, о горьком разочаровании и об оскорблении, нанесенном английскому самолюбию; мы, со своей стороны, осведомились об его ране, которая, к счастью, оказалась пустячной и в худшем случае могла заставить его похромать недели две-три, не больше.

— Не правда ли, Корни, — сказал он мне, когда другие ушли, и мы с ним остались одни, — я ловко устроился, приказав отвезти меня сюда? Лучшего лазарета трудно и придумать. Теперь нашему благородному соперничеству открыто широкое поле действий, и если мы с вами покинем этот дом, не узнав истинных чувств мисс Аннеке, то, значит, оба мы такие дураки, которые заслуживают быть обреченными на безбрачие на весь остаток дней своих! Ведь редко представляется людям более удобный случай овладеть сердцем девушки, чем нам с вами теперь!

— Признаюсь, мне данный случай не представляется столь благоприятным! — проговорил я. — Аннеке теперь настолько встревожена и за себя, и за других, что ей не до нежных чувств; она думает теперь совсем о другом!

— Ах, Корни, сразу видно, что вы совершенно не знаете женщин! Может быть, вы были бы правы, если бы дело приходилось только начинать теперь, но когда уже было положено начало, то, говорю вам, при настоящих условиях девушка становится мягче, доступнее; не далее как через неделю дело должно выясниться. И если я буду счастливым избранником, то могу вас уверить, Корни, что вы найдете во мне самое нежное сочувствие, точно так же, как я уверен в вашем, в противном случае. Впрочем, после этого злополучного поражения под Тикондерогой я примирился с поражениями!

Я не мог удержаться от улыбки, слушая это странное рассуждение о наших шансах на успех.

— Я не совсем вас понимаю, Бельстрод, — сказал я, — почему вы данные условия считаете столь благоприятными?

— Да как же, друг мой! — воскликнул майор. — Аннеке, несомненно, любит одного из нас двоих. Что она любит, за это я готов положить руку в огонь: все в ней дышит любовью, и взгляд, и улыбка, и вспышки румянца; и любит она непременно одного из нас. Я буду откровенен с вами, Корни, и не скрою, что, кажется, она предпочитает меня; но вместе с тем я готов поклясться, что и вы, со своей стороны, так же думаете относительно себя!

— Вы ошибаетесь, мистер Бельстрод, могу вас уверить, — подобной самонадеянности во мне нет.

— Ну да, конечно! Вы недостойны любви Аннеке Мордаунт; вы никогда не допускали мысли, чтобы она могла полюбить такое незначительное, жалкое существо, как вы, и тому подобное. Не правда ли? Да ведь, в сущности, и я могу сказать то же самое, а в глубине души оба мы рассчитываем на ее любовь, не то мы не стали бы все это время вертеться около нее и ждать чего-то!

— Вы, может быть, имеете какие-нибудь основания рассчитывать на ее взаимность, но я, повторяю, не имею ни малейшей уверенности в ее расположении ко мне!

— Мои основания! Это просто мое самолюбие, известная доля которого должна быть у каждого человека как для его собственного самоудовлетворения, так и для спокойствия духа. Надежда неразлучна с любовью, но порождает самоуверенность. Рассуждение мое очень простое: я ранен. Прекрасно! Ранен в бою за родину и моего короля; это весьма почетно; меня приносят сюда на носилках в присутствии моей возлюбленной; она наглядно видит доказательство тех опасностей, которым я добровольно подвергал себя, и считает мое поведение геройским, как я надеюсь. И вы думаете, что всего этого не довольно, чтобы подействовать на женщину и заставить ее высказаться в мою пользу? Разве вы не знаете, как быстро тают женские сердца на огне сострадания, чувствительности и великодушия, и когда они ухаживают за вами во время болезни, то из десяти случаев в девяти их сострадание и сочувствие переходят в любовь. Моя рана — это мастерский прием, могу вас уверить, и я недаром к нему прибегнул; но согласитесь, что в любви, как и на войне, всякие хитрости допустимы!